Пригороды Петербурга – это золотая жила туризма. Прилагательное золотая здесь можно употреблять не только в переносном смысле. Классицизм с его портиками, желтым цветом фасадов и тотальным однообразием в какой-то момент начал утомлять горожан. То ли дело его предтеча этого стиля – барокко. Не здания, а свадебные торты. Лазурные цвета, алебастровые завитушки, шеренги статуй. Олицетворение праздника, который творила Елизавета Петровна, дочь первого российского императора. И нигде этот праздник не звучит так мощно, не орет во всю глотку, как в Царском селе. Об этом объекте культурного наследия можно рассказывать долго и утомительно. Мне бы хотелось вычленить одну единственную деталь. Одну, но настолько удивительную, что ей стоит посвятить отдельный рассказ.
Царскосельский портрет
Итак. Берете фотографию Гены Бухина и в «Фотошопе» нашлепываете ему лицо Бреда Пита. Хи-хи-хи. Ха-ха-ха. А допустим, Лиза Петина довольно удачно вышла на паспортной фотографии, что нонсенс, ибо на таких изображениях у людей взгляд приговоренного к расстрелу, но допустим. А на других фотографиях Лиза не выходит. Тогда Гена Бухин берет ее удачную карточку, вырезает личико и вклеивает в ее же неудачные фотографии. «Заняться им нечем», — подметите вы. В общем, да. Но если Лиза Петина глава государства, а Гена Бухин ее штатный сотрудник, то дело принимает иной коленкор. Речь идет о «Фотошопе XVIII века».
Золото, золото, много золота. Вот три ключевых слова, характеризующие Екатерининский дворец в Царском Селе. Сначала, конечно, челюсть отвисает, особенно у граждан США, но потом, где-нибудь между шестой и седьмой по счету комнатой взгляд тускнеет, восприятие притупляется. А вожатый диктор льет речи познавательные с указанием имен, фамилий, дат, стилей… Короче, добро пожаловать в справочное бюро.
У Екатерининского дворца есть одна характерная особенность – комнаты так называемой «золотой анфилады» порой кажутся одинаковыми. За эту фразу музейные работники приговорят меня к четвертованию с последующим кормлением частями тела красных пираний. Но я всегда пытаюсь смотреть на вещи глазами простого туриста, а не знатока. А простой турист видит перед собой стены с позолотой, на потолке изображение кого-либо или чего-либо в аллегорической форме, в одном углу изразцовую печь или столик, стулья, несколько картин. Вот, собственно, примерное описание обстановки. Да, гениально, да круто. Да, дух захватывает. Но не всем. И не навсегда.
В каждой из этих комнат обязательно найдется какая-нибудь характерная деталь, некая занимательная история, которую я называю «гвоздем». Человеколюбивый гид вобьет в свою экскурсию побольше таких «гвоздей», скрепив тем самым внимание слушателя. И лично для меня главный «гвоздь» Екатерининского дворца – история с портретом Елизаветы Петровны кисти Генриха Бухгольца.
Вот цитата с официального сайта ГМЗ «Царское село»: «портрет Елизаветы Петровны кисти Г. Бухгольца (1735–1780), вмонтировавшего в свое полотно портрет, выполненный Л. Караваком». Задумайтесь-ка, дорогие друзья, над смыслом этой фразы. Что значит «вмонтировавшего»? Он ведь художник, а не монтажник. Если перевести все это с деликатно-искусствоведческого на бытовой русский, то получим следующее.
Процесс склейки
Как известно, массовый наплыв иностранцев случился в России при Петре I. Царю нужны были профессионалы. Если уж кого и нанимать сады проектировать, то Леблона, ученика самого Ленотра. В члены академии наук – Леонарда Эйлера. В адмиралы – Лефорта, который в свою очередь нанял некоего Луи Каравака, о котором речь впереди. Многих специалистов Петр выбирал сам, и губа у него, надо признаться, была не дура. Понятное дело, что за профи могли проскользнуть и не профи, отчего не застрахована ни одна современная компания, специализирующаяся на HR. И чем больше нарастал поток кадров, тем больше было шансов у специалистов средней руки. К таким специалистам и принадлежал Генрих Бухгольц, придворный портретист Екатерины II. Время от времени перед ним ставили исключительно дизайнерские задачи, например, расписать карету императрицы, с чем он удачно справился. А вот с портретом Елизаветы Петровны Бухгольц не справился. У автора Медного всадника господина Фальконе, которому никак не удавалась голова Петра I, была талантливая ученица Калло. Она, согласно общепринятой версии, вылепила голову за одну ночь. А у господина Генриха Бухгольца помощницы не было, зато был набор полотен живописца Каравака, наштамповавшего в свое время портретов Елизаветы Петровны на все случаи жизни. Именно Караваку удалось удовлетворить капризную императрицу, написав ее портрет столь удачно, что он был признан эталоном или, как говорилось в то время, апробированным. Отныне все ее портреты должны были быть столь же прекрасными, как творения Каравака.
Таким образом у господина Бухгольца оставался только один способ преуспеть в данном предприятии. Поскольку загвоздка была именно в лице императрицы (в чем еще может быть загвоздка в портрете?), то господин Генрих Бухгольц взял ножницы и вырезал лицо из портрета Каравака, приклеил его на свой холст и, voilà, портрет готов. Все гениальное просто.
Удивительное дело, но часто я слышал, как гид, попадая в Портретный зал, где висит вышеуказанное полотно, поет всю ту же песню о белом узорчатом штофе и золоченой резьбе, о плафоне «Меркурий и Слава» с обязательным упоминанием его автора «всемирно известного» художника Скайярио, которого вы, безусловно, знаете, а если нет (а вы, естественно, нет), то это ваша проблема. Он перечислит дам, изображенных на портретах, но опустит самое-самое. Процесс склейки. Почему? Загадка природы.
