Маркиз и насекомые

Побывать в «Европе» можно, не покидая Петербурга. Достаточно посетить одноименный отель.

Астольф де Кюстин

Некогда здесь была гостиница La Russie. Изначально ею владел француз Кулон. В 1839 году в La Russie останавливается его земляк маркиз Астольф де Кюстин, выпустивший после своего путешествия в Россию разгромную книгу, в которой наша империя показана не с самой лучшей стороны.

Кюстину не повезло. Он приехал накануне свадьбы старшей и любимой дочери Николая I Марии и герцога Максимилиана Лейхтенбергского, поэтому все номера были заняты. Гостя поселили «на третьем этаже в душном номере, состоящем из прихожей, гостиной и спальни, причем ни в одной из этих комнат не было ничего похожего на шторы или жалюзи».

Дело было в июле и солнце светило изрядно. В номере пахло штукатуркой, известью, пылью, насекомыми и мускусом. Кюстин, дико уставший с дороги, как был прямо плаще бросился на огромный кожаный диван бутылочного цвета. Но уже через три минуты он проснулся, поскольку плащ его покрылся коричневым шевелящимся слоем. Это были клопы. Когда маркиз пожаловался на это владельцу Кулону, тот только ухмыльнулся и посоветовал «никогда не садиться в России на диваны, ибо на них обычно спят слуги, а им сопутствуют легионы насекомых».

Выручил местный слуга. «Он тотчас, — пишет Кюстин, — притаскивает мне железную походную кровать русского образца; я покупаю ее, набиваю матрас свежайшей соломой, и, велев поставить ножки своего ложа в кувшины с водой, устанавливаю его в самой середине комнаты, откуда распоряжаюсь вынести всю мебель. Позаботившись таким образом о ночлеге, я одеваюсь и, приказав местному слуге следовать за мной, покидаю роскошную гостиницу – снаружи дворец, изнутри позолоченное, обитое бархатом и шелком стойло». Но затея не спасла путешественника. Насекомые зарились на его тело всю ночь.

Астольф де Кюстин — шарж

Алиса в российском зазеркалье

В 1867 г., когда гостиницей уже владел немец Клее, здесь поселились два англичанина: Чарльз Латуидж Доджсон и Генри Парри Лиддона. Оба они были священнослужителями и сторонниками идеи объединения Восточной и Западной церквей.

В то время это казалось возможным. Они прибыли на празднование пятидесятилетнего пастырского служения митрополита Филарета в Троице-Сергиеву Лавру, но естественно путь по морю из Англии в Москву лежит через Петербург.

И вряд ли мы бы стали рассказывать об этих иностранцах, если бы один из них в дальнейшем не взял себе псевдоним Люис Кэролл. Будущий автор «Алисы в стране чудес» был прижимист и торговался с извозчиками до посинения. Вот как он сам это описывает:

«Я. Гостиница Клее (Gostinitia Klee).

Кучер (быстро произносит какую-то фразу, из которой мы смогли уловить последние слова). Три гроша. (Три гроша = 30 копеек)

Я. Двадцать копеек? (Doatzat Kopecki)

К. (негодующе). Тридцать!

Я. (решительно). Двадцать.

К. (с убедительной интонацией). Двадцать пять? (Doatzat pait?)

Я. (с видом человека, сказавшего свое последнее слово и не желающего больше иметь с ним дело). Двадцать.

С этими словами я беру Лиддона под руку, и мы отходим, не обращая ни малейшего внимания на крики кучера. Не успели мы отойти на несколько ярдов, как услышали сзади стук экипажа: кучер тащился вслед за нами, громко окликая нас.

Я (мрачно). Двадцать?

К. (с радостной улыбкой). Да! Да! Двадцать!

И мы сели в пролетку.

Подобное происшествие забавно, если случается лишь однажды, но если бы, нанимая кэб в Лондоне, мы должны были каждый раз вступать в подобные переговоры, то со временем это слегка бы прискучило…»

Льюис Кэролл

Льюис Кэролл

«Европа» Петербурга

В 1871 г. в здании случился пожар. Участок выкупило акционерное общество «Европейская гостиница». С тех пор этот отель так и называется – «Европа», который ранее славился на весь город рестораном на крыше. Джазмэны рассказывали, что сюда любили ходить музыканты из филармонических оркестров Большого и Малого зала. Вследствие чего ресторан был ими назван Средний зал филармонии.

Грязный ручей, который протекал некогда в этом непролазном болоте, называли Глухим протоком. Проток засыпали. Он напомнил о себе уже в ХХ веке, когда на него наткнулись при прокладке линии метро.

Бабий товар

Линию Гостиного двора, тянущуюся вдоль Думской улицы, некогда называли Суровской. Суровские, а точнее сурожские товары привозили из города Сурож, ныне Судак. Это были в основном принадлежности дамского туалета: кружева из хлопка, ленты из шелка, вообще те товары, которые назвались «прикладом» и покупались модистками и портнихами. Напротив построили так называемый Бабий ряд: торговлю здесь вели преимущественно женщины.

Перинные ряды

К концу XIX в. гостинодворские купцы скинулись и построили галерею, где в некоторых лавках торговали птичьим пухом. Это был востребованный товар. Никакого полиэстера не существовало, одеяла, подушки и главный элемент лежбища – толстенные матрасы, называемые перинами, набивали перьями и пухом. Именно поэтому здание было названо Перинными рядами.
Дабы облагородить торец рядов в начале XIX века был построен портик. Редкий пример в нашей архитектуре, когда портик является не частью здания, а самим зданием. Колонны ничем не украшены, это самый строгий вид ордера, называемый дорическим.

Последний день шефа жандармов

В 1861 году на пятачке перед портиком была возведена часовня Христа Спасителя по проекту Алексея Горностаева, того самого, что перестраивал особняк Шишмарева на Невском, 3. Сюда каждый день на утреннюю службу приходил шеф жандармов Николай Мезенцов. 4 августа 1878 года, он в последний раз в своей жизни помолился в часовенке, ибо по дороге домой был зарезан народовольцем Кравчинским. Убийство произошло в девятом часу утра в пяти минутах ходьбы отсюда на площади Искусств.

Разорвать прохожего

О том, какая атмосфера была здесь в былые времена, можно узнать из романа «Ледяной дом» Ивана Лажечникова.

«Только к концу большой прешпективы, около Гостиного двора, русский торговый дух оживляет ее. Бойкие сидельцы, при появлении каждого прохожего, скинув шапку и вытянув руку, будто загоняют цыплят, отряхнув свою масленую головку, остриженную в кружок, клохчут, лают, выпевают, вычитывают длинный список товаров, вертят калейдоскоп своих приветствий, встречают и провожают этим гамом, как докучливые шавки, пока потеряют прохожего из виду. “Что вам угодно? Барыня, сударыня, пожалуйте сюда! Что покупаете? Господин честной, милости просим! Что потребно? Железо, мед, бахта, платки, бархат, парча, деготь, бумага!.. Образа променивать!.. Меха сибирские! Икра астраханская! Сафьян казанский! Ко мне, сударыня, у меня товар лучший! — Не слушайте, он врет… у меня… — Ей богу, уступлю за бесценок… с убытком, только для почину… с легкой руки вашей…” И готовы разорвать прохожего. А вздумай он войти в лавку, так продавец в убыток запросит с него в пять раз дороже, чего товар стоит. Жеманные барыни в разноцветных бархатных шубах, в платочке, обвязавшем по русски голову, причесанную по немецки, с большими муфтами, расхаживают по рядам, как павы, и бранятся с купцами, как матросы. Разрумяненные купчихи в парчовых кокошниках и полушубках чинно кивают, как глиняные кошечки, не шевеля своего туловища и едва процеживая сквозь зубы свои требования. Кое где важный господин в медвежьей шубе и, наперекор северной природе, в треугольной шляпе, венчающей парик, очищает себе натуральною тростью дорогу между стаей докучливых сидельцев, предоставляя последи нахалов слуг разметать влево и вправо эту мещанскую челядь. Воловьи и подъезжие извозчики то и дело шныряют около Гостиного двора с отзывом татарских времен: пади! пади! Там кричат: “блины горячи!”, “здесь сбитень!”, “тут папушники!”, бубенчики звонко говорят на лошадях; мерно гремят полосы железа, воркуют тысячи голубей, которых русское православие питает и лелеет, как священную птицу; рукавицы похлопывают; мороз сипит под санями, скрипит под ногой. Везде движение, говор, гам, бряцанье».

Дума

Ресторан

Максимилиана Лейхтенбергского