Начало будет не из романтических. Чуть менее ста лет назад при прохождении мимо этого дома на вас мог упасть пакет с фекалиями. Но об этом чуть позже.

Дворец Елизаветы

Люди рождаются и умирают. Простого обывателя всегда интересует, где умер обыватель непростой. Дочь Петра I, императрица Елизавета, скончалась в деревянном дворце, который занимал территорию двух кварталов, перекрывая собою Большую Морскую улицу.

После ее смерти дворец разобрали, и здесь, на углу Мойки, возвели вот это здание для полицмейстера Чичерина. Автора проекта не могут точно выяснить до сих пор. В 1777 году случилось наводнение, и Чичерин лишился поста. Екатерина II охарактеризовала его действия во время катастрофы как нерасторопные. Хоть Чичерина сняли, но здание сохранило имя бывшего владельца. В краеведческой литературе его так и называют — дом Чичерина.

Медный всадник

К деревянному Зимнего дворцу на углу Малой Морской и Кирпичного переулка прилегал каменный оперный театр, построенный по проекту Растрелли. Когда дворец разобрали, то в здании театра Екатерина II повелела устроить мастерскую, а при ней квартиру для скульптора Фальконе. Именно здесь рождался Медный всадник. Здесь же приятеля навещал философ Дени Дидро, гостивший в России.

Пробка в потолок

Великая сила — PR. Пусть и посмертный. Ну кто бы сейчас знал о заведении некоего француза по фамилии Пятка или Каблук. А между тем Пьер Талон, чья фамилия примерно так и переводится, открыл в этом здании ресторан, и был обессмерчен в веках, поскольку здесь Александр Сергеевич Пушкин откушивал ростбифы, трюфли и страсбургские пироги (проще говоря, паштеты).

К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок.

Это тот самый Каверин, который бывал в доме №13 у Завадовского и был свидетелем четвертной дуэли.

Дом искусств

Литературный след по указанному адресу можно проследить уже после 1917 года, когда его отняли у тогдашних владельцев Елисеевых и передали под общежитие деятелей культуры: Дом Искусств или сокращенно ДИСК. Это была одна из инициатив Горького по спасению петроградской интеллигенции от голода. Литературная братия заселила апартаменты Елисеевых.

Ольга Форша так писала про обстановку ДИСКа в книге “Сумасшедший корабль” (“Сумасшедшим кораблем” она назвала этот дом): “Комнат было много, и комнаты тоже казались безумными. Они были нарезаны по той не обоснованной здравым смыслом системе, по которой дети из тонко раскатанного теста, почерневшего в их руках, нарезают печенья — квадратом, прямоугольником, перекошенным ромбом… а не то схватят крышку от гуталина и выдавят ею совершеннейший круг.

В таком кругу, среди прочих нарезков, мерзла широкоглазая художница Котихина, ученица Рериха, по внешности — индусская баядера.

Ей было холодно, в комнате минус два, и своего белоголового сына по прозвищу Одуванчик она послала на добычу топора, чтобы, расколов очередной подрамник, растопить им буржуйку.

Одуванчик пошел стучать в дверь к Копильскому, к Гоголенке, к поэту Эльхену, в русификации уборщиц — просто Олькину, и басовито ворчал: — Моя мама приказала топор!”

Ольга Форша

Ольга Форша

Пирожные Мандельштама

“Невский, пустой и черный, как бочка”. Это один из обитателей ДИСКа Мандельштам про постреволюционные годы.

Другой обитатель ДИСКа Ходасевич в книге воспоминаний “Белый коридор” писал:

«…Пирожное — роскошь военного коммунизма, погибель Осипа Мандельштама, который тратил на них все, что имел. На пирожные он выменивал хлеб, муку, пшено, масло, табак — весь состав своего пайка, за исключением сахара, сахар он оставлял себе…»

Однако это была настоящая творческая фабрика, где Александр Грин написал «Алые паруса», а профитированная нами Ольга Форш — «Одеты камнем». Художник Юрий Анненков в своем дневнике описывает двор, в который каждое утро выносился жбан, наполненный разорванными черновиками рукописей местных творцов.

Мандельштам

Ходасевич

Пакет Икса

Эра контрастов. Есть нечего, печи топят картонным папками, которые таскаются из опустевшего банка по соседству, зимой лопнули трубы и водопровода не стало. В средневековой Испании или Франции вас могли окатить ночью из окна продуктами жизнедеятельности. Их, не задумываясь, выплескивали на улицу. С такой же ситуацией можно было столкнуться в столице России не более, чем столетие назад.

Вот, что пишет Ольга Форш: «По причине мороза и скудости топлива трубы лопнули. Водопровод стал, и создались натуральные, всем известные в те годы, печальные неудобства. Неудобства же привели к следствиям. По ночам то тут, то там открывались форточки. Из форточек выпадали или коробки от бывших конфет с каким-то увесистым вкладом или просто отлично перевязанные крест-накрест пакеты. Пакеты нередко попадали в прохожих.

Однажды пакет в синей “сахарной” бумаге ушиб сторожа Катова. Катов отметил, чья именно форточка, и в порядке дня, при обсуждении кухонных распрей и дел, поставил “пакет” на повестку.

Искали виновного. Владельца форточки Катов назвал и выругал, предполагая, что он виновный и есть. Но едва пакет пошел по рукам, тотчас кто-то ввел корректив:

— Пусть себе форточка Иксова, но на столько Икс не наест. Где заработки у Икса? Еще все сказали с презрением к самой профессии обвиняемых:

— Не только Икс, никто из них на столько не наест. Кому они надобны? Сапоги из них
шить?

И резолюция:

— Нет, это не ихнее. Это может быть только от кого из бывших. Ну, бывшие, понятно… все-таки не одни книги, они вещи припрятали. А вещи — не книги. У наших же, что в самих себе, что из себя, — весу нет».