На сложенной втрое бумажке, что лежит при входе в амстердамский Рейксмюсеум, есть карта Европы XVII века. В ее правом верхнем углу можно обнаружить город St. Petersburg, основанный, как мы знаем, несколько позже. Ошибка символичная.
Город St. Petersburg в то время пусть и отсутствовал, зато плотник Петр Михайлов, он же Алексеев, он же Петр номер один, на исходе XVII века уже тесал бревна на верфях Зандама и угощался можжевеловкой у Геррита Киста, деля с ним и его семейством затхлую комнатенку.
После того, как выяснилось, что плотник Михайлов, никакой не Михайлов, да и не плотник, а русский царь, тому, дабы не выставлять Московию в невыгодном свете, пришлось перебраться в Амстердам. Здесь его фантазия была оплодотворена видами судоходных каналов и разводных мостов. «Рубщик европейских окон» вознамерился клонировать этот город на чухонских болотах.
Второго Амстердама, правда, не случилось, климат, знаете ли, не тот, да и народец больно строптивый по части европейских нововведений. Но вектор градостроительства был задан в правильном направлении.
В Санкт-Петербурге не красили двери черной смолой, чтобы бороться с сыростью, одновременно повышая пожароопасность. Здесь коптящему торфу предпочитали дрова, благо леса вокруг хоть отбавляй, вместо сыра потребляли кашу, вместо пива хлебное вино. В итоге, среди прочего, на берегу Невы возник музей, прелесть которого начинаешь осознавать только тогда, когда планируешь посетить столицу Голландии. Поскольку предварительно ты можешь зайти в прибрежный Эрмитаж, и посмотреть картины Рембрандта, причем, простите за убогость термина, на самые что ни на есть «хиты».
Данной привилегии лишены жители многих европейских столиц. А тут, пожалуйста, некогда сто, а теперь уже 500 рублей в кассу – и через десять минут ты дырявишь взглядом «Возвращение блудного сына». А не вывези Юсуповы вместе с миллионом долларов два полотна ван Рейна, о чем сообщает Павел Канн в своей хрестоматийной книге «Прогулки по Петербургу», так у нас было бы на два шедевра больше.
В доме на Йоденбрестрат в Амстердаме, в который Рембрандт въехал мужем и модным художником, а выехал оттуда вдовцом и банкротом, наблюдаешь типичные голландские причуды. Например, кровать-шкаф, позволявшую спать только сидя. Поль Зютмор в книге «Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта» пишет о том, что в таких шкафах имелись выдвижные ящики, в которых спали дети.
Дети ван Рейна умерли во младенчестве. Сына Титус – юношей. Рембрандта пережила только дочь от второй, неофициальной жены Хендрикье. Сам Рембрандт скончался не при таких плачевных обстоятельствах, как его соотечественник Вермеер, который, лежа на смертном одре, оставался должен булочнику 600 гульденов. Но дела его были ненамного лучше.
Современники не принимали его творчества, поскольку Рембрандт проповедовал альтернативное искусство, шедшее вразрез с царствующими живописными стереотипами (потом его судьбу в более жестком варианте повторит Ван Гог). И вот уж никто тогда не мог предположить, что спустя три века с хвостиком, офорт сына лейденского мельника, размером пять на пять сантиметров, будет многократно увеличен и растиражирован по всей Голландии в честь 400-летия со дня его рождения. Что Рембрандт будет взирать с футболки, надетой автором этих строк. И все это будет происходить в городе, который мог и не возникнуть, не попади русский царь в страну «сыроглотов» (как прозвали голландцев пруссы), ветряных мельниц, судовых верфей… и Рембрандта.
