Есенин и Райх
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твёрдо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
«Дело народа»
Бродский намекает на ошибочное утверждение, что в геометрии Лобачевского параллельные линии пересекаются. Они не пересекаются. Ни у Эвклида, ни у Лобачевского, ни у Есенина с Зинаидой Райх, которая сказала как-то про их взаимоотношения: «Параллели не скрещиваются».
Революция – это модно. А самой модной партией, завоевавшей себе славу громкими терактами, была партия эсеров. В 1917-м году у них выходила газета «Дело народа», в которой была напечатана поэма «Марфа Посадница» Сергея Есенина. Он вообще-то отдавал ее Горькому в журнал «Летопись», но там ее по каким-то причинам завернули, а у эсеров пропустили.
Редакция «Дело народа» помещалась в доме на Невском, 72, построенному по проекту Симы Исааковича Минаша. Он, конечно же, не мог предполагать, что барельефы на фасаде – это история любви Есенина и Райх: начинали как два лебедя, закончили как два филина.
Место встречи
По поводу того, где познакомились Сергей Есенин и Зинаида Райх, есть разные версии. Одни исследователи селят редакцию газеты на Галерную улицу, где Есенин и Ганин даже ночевали, другие на Литейный проспект, но большинство сходится в том, что она располагалась здесь, на Невском, и что знакомству способствовал литературный критик Иванов-Разумник. Есенин пробивал себе путь к славе, а Райх долбила пальцами по клавишам печатной машинки. Она симпатизировала эсерам и революционные идеи ей были очень близки, поэтому и устроилась сюда на работу.
Лицо как тарелка
Два лебедя поплавали и попали в бурю. Райх утверждала, что главной причиной этого был Мариенгоф, приятель Есенина, отвративший его от семьи, где, кстати, уже было двое детей. Мариенгоф наверняка понимал, что Есенин куда более талантлив, чем он сам, но никогда бы в этом не признался из-за своего зашкаливающего самолюбия. Он и отыгрывался на есенинской жене, писал про ее лицо, круглое, как тарелка, и про зад, величиной с поднос. Но если мы посмотрим на фото Зинаиды Райх, то увидим очень красивую женщину, образ которой никак не соотносится с желчными эпитетами Анатолия Мариенгофа. Судя по всему она обладала тем, чем обладали музы Сальвадора Дали и Маяковского – Елена Дьяконова и Лиля Брик: прущей наружу сексуальностью.
Художница Софья Вишневецкая, жена Всеволода Вишневского, автора «Оптимистической трагедии», писала: «Мне нравилась ее внешность, ее прелестные, как вишни, глаза и веки, как два лепестка… необыкновенная матовая кожа и абсолютная женственность».
После Есенина Райх вышла замуж за Мейерхольда. Конец ее был ужасен, ей нанесли несколько ножевых ранений в область сердца и в горло. Убийцы даже не закончили свое дело, когда они ушли из квартиры, она еще дышала и умерла в машине по дороге в больницу. Не менее ужасным был конец ее первого мужа.
Моисей Наппельбаум
Наверняка вы видели изображение мертвого Есенина в номере «Англетера». Эту фотографию сделал Моисей Наппельбаум. И вот бывает так: он тоже жил в доме на Невском, 72. Есенин не раз бывал у него в гостях, есть известное фото, где он стоит в прихожей фотографа с папиросой в руках и в шубе.
Наппельбаум фотографировал многих: Ленина в Смольном, Дзержинского в кепке, Ахматову в шляпке. Ахматова спасалась у дочери Наппельбаума по имени Ида в постреволюционные голодные годы. Вот как об этом пишет Нина Берберова в ее книге воспоминаний «Курсив мой»: «У Иды была квартира на седьмом этаже на Невском, почти на углу Литейного. Это был огромный чердак, половину которого занимала фотографическая студия ее отца. Там кто-то осенью 1921 года пролил воду, и она замерзла, так что всю ту зиму посреди студии был каток.
В квартире жили отец, сестры и братья Иды, маленькие и большие, и там было уютно, и была мама, как говорила Ида, «настоящая мама» — толстая, добрая, всегда улыбающаяся, гостеприимная и тихая. Первую комнату от входа решено было отдать под «понедельники» (в память Гумилева и его понедельничной студии «Звучащая раковина»). Тут должны были собираться поэты и их друзья для чтения и обсуждения стихов. Два незанавешенных окна смотрели на крыши Невского проспекта и Троицкой улицы. В комнату поставили рояль, диваны, табуреты, стулья, ящики и «настоящую» печурку, а на пол положили кем-то пожертвованный ковер. Здесь вплоть до весны собирались мы раз в неделю.
Огромный эмалированный чайник кипел на печке, в кружки и стаканы наливался «чай», каждому давался ломоть черного хлеба. Ахматова ела этот хлеб, и Сологуб, и Кузмин, и мы все, после того как читали «по кругу» стихи. А весной, когда стало тепло, пили обыкновенную воду и выходили через окна на узкий «балкон», то есть на узкий край крыши, и, стараясь не смотреть вниз, сидели там, когда бывало тесно в комнате».
Многих, кто приходил по понедельникам к Иде Наппельбаум ждала трагичная судьба. «И пусть пространство Лобачевского летит с знамен ночного Невского», — писал Велимир Хлебников. Параллельные линии не сходятся ни у Лобачевского, ни на Невском, ни в жизни многих ярких и талантливых людей.
