Как советское искусство вдруг мир покорило

Откройте любой западный справочник по искусству и посмотрите, что пишут о наших художниках прошлого. Ни Репина, ни Васнецова там не будет. Возможно, расскажут про иконы. И все. Но всегда, всегда в обязательном порядке вы найдете тексты про Ларионова. Или Малевича. Или Кандинского. А почему? А потому что Репиных и своих хватало. Директор Русского музея Владимир Гусев признался в интервью автору этих строк, что научным сотрудникам пришлось изобрести собственный русский импрессионизм, чтобы показать иностранным туристам, что и у нас были творцы не хуже. А вот Малевич, следуя незабвенной лирике певца Баскова, «на всю страну такой один». И даже на весь мир.

Тоже самое про архитектуру. Не увидите вы в европейских фолиантах Воронихина или Барановского. Хотелось написать Росси и Штакеншнейдера, но они те еще русские парни. Правда, их вы тоже не увидите. А кто есть? Мельников, братья Веснины, Татлин со своей башней и т.д. То есть в первую очередь котируется авангард и все отпочковавшиеся от него направления.

Опять-таки в исторических книгах зарубежных авторов революция 1917 года в России может трактоваться по-разному, но что касается живописи, архитектуры и дизайна, тут царит полное единодушие: это был прорыв, это был образец для творческих искателей планеты Земля.

Когда в 1927 году в Штутгарте к выставке немецкого Веркбунда был построен жилой поселок Вайсенхоф, критики начали соревнование в самом уничижительном названии. Например, Арабвиль (виль – город по-французски) из-за белого цвета стен. Или вот, что характерно – «большевистские бараки». А ведь тут были дома по проектам трех китов архитектурного модернизма: Корбюзье, Гропиуса и Миса ван дер Роэ!

А вот в народившемся Союзе конструктивистские веяния никого не смущали. До поры до времени. Более того, всячески приветствовались. Петроградская сторона встречает вас домом-коммуной, поставленным на самом видном месте. У критиков Вайсенхова случился бы инфаркт, поскольку это не задворки Штутгарта, а центр бывшей столицы, вид на Неву и все такое. В квартирах не предполагалось кухонь, обедать жильцы должны были в общественной столовой, поэтому и зал для собраний имеется.

Однако самый сок, как это часто бывает, не на виду. Настоящий манифест функционализма расположен на другой стороне Петроградки в двух шагах от набережной Малой Невки. Его вы можете опознать по характерному запаху, витающему в самом конце Левашовского проспекта. Здесь в квартале промеж Большой Зелениной и Барочной в 1933 г. был запущен хлебозавод, построенный по проекту инженера Георгия Марсакова.

Форма здания обусловлена технологическим процессом изготовления хлеба. Сверху вниз тянется автоматизированная линия, в центре которой находится вращающаяся (!) круглая печь. Отсюда цилиндрическая форма главного объема, к которому примыкает параллелепипед, прорезанный вертикальным окном с мелкой расстекловкой. Если в общественных зданиях подобные сочетания иногда шли из желания придать конструкции новый вид, подогнать концепцию под функцию, то здесь все наоборот: логика вытекает как раз-таки из функции.

К главному круглому корпусу примыкает цилиндр поменьше, куда, собственно, поступала готовая продукция, и где она отгружалась. Сочленение подобных объемов – вертикали и горизонтали, круга и прямоугольника, прямых углов и кривых линий, — это супрематизм в действии, уникальный случай воплощения в жизнь теоретических эстетических идей. Именно поэтому подобные объекты вызывают неослабевающий интерес западных искусствоведов, и надо отметить, что за последнее десятилетие интерес соотечественников к данному явлению так же вырос.

Завод до сих пор используется по назначению, в этом ему повезло несколько больше, чем шедевру Эриха Мендельсона, находящемуся неподалеку на углу Корпусной и Пионерской. Бывшая трикотажная фабрика “Красное знамя” теперь дома с элитным жильем, рабочий клуб переделан под бизнес-центр, и только силовая станция предприятия возвышается над перекрестком, здесь планируют устроить музей современного искусства. А на хлебозаводе выпекают батоны, которые можно тут же и отведать в местном магазине. Становятся ли они вкуснее от того, что произведены в стенах шедевра мировой архитектуры, неизвестно, но поговорка “хлеб — всему голова” приобретает здесь дополнительный смысл.